В фантасмагории  совершенной точности

Я в этом измерении застрял
на целый век (но это – не надолго)
смотреть, в каком безумье больше толка,
и кто в победах больше потерял,

как исчезают интерес и воля,
меняются сознанье и тела.
Пусть жизнь – одна,
но здесь не надо боле:
вся память – боль как измеренье зла.

И сколько обитаемых планет,
на них наверно, столько же распятых,
и столько же программ, навек изъятых.
В технологических мирах
святого нет.

                                                              И З М Е Р Е Н И Я   З Л А
                                                  Автор: Мальчевский Владимир

СМЕХ ВЕДЬМЫ В ФАР КРАЙ НОВЫЙ РАССВЕТ #shorts

Часть третья. Глава вторая

V (Фрагмент )

Со мной случился рецидив болезни; произошёл сильнейший лихорадочный припадок, а к ночи бред.

Но не всё был бред: были бесчисленные сны, целой вереницей и без меры, из которых один сон или отрывок сна я на всю жизнь запомнил.

Сообщаю без всяких объяснений; это было пророчество, и пропустить не могу.

Я вдруг очутился, с каким-то великим и гордым намерением в сердце, в большой и высокой комнате; но не у Татьяны Павловны: я очень хорошо помню комнату; замечаю это, забегая вперёд.

Но хотя я и один, но беспрерывно чувствую, с беспокойством и мукой, что я совсем не один, что меня ждут и что ждут от меня чего-то.

Где-то за дверями сидят люди и ждут того, что я сделаю.

Ощущение нестерпимое: «О, если б я был один!»

И вдруг входит она. Она смотрит робко, она ужасно боится, она засматривает в мои глаза.

В руках моих документ.

Она улыбается, чтоб пленить меня, она ластится ко мне; мне жалко, но я начинаю чувствовать отвращение.

Вдруг она закрывает лицо руками.

Я бросаю «документ» на стол в невыразимом презрении: «Не просите, нате, мне от вас ничего не надо! Мщу за всё моё поругание презрением!»

Я выхожу из комнаты, захлёбываясь от непомерной гордости.

Но в дверях, в темноте, схватывает меня Ламберт: «Духгак, духгак! — шепчет он, изо всех сил удерживая меня за руку, — она на Васильевском острове благородный пансион для девчонок должна открывать»

(NB то есть чтоб прокормиться, если отец, узнав от меня про документ, лишит её наследства и прогонит из дому. Я вписываю слова Ламберта буквально, как приснились).

«Аркадий Макарович ищет „благообразия“,» — слышится голосок Анны Андреевны, где-то подле, тут же на лестнице; но не похвала, а нестерпимая насмешка прозвучала в её словах.

Я возвращаюсь в комнату с Ламбертом. Но, увидев Ламберта, она вдруг начинает хохотать.

Первое впечатление моё — страшный испуг, такой испуг, что я останавливаюсь и не хочу подходить.

Я смотрю на неё и не верю; точно она вдруг сняла маску с лица: те же черты, но как будто каждая чёрточка лица исказилась непомерною наглостью.

«Выкуп, барыня, выкуп!» — кричит Ламберт, и оба ещё пуще хохочут, а сердце моё замирает: «О, неужели эта бесстыжая женщина — та самая, от одного взгляда которой кипело добродетелью моё сердце?»

«Вот на что они способны, эти гордецы, в ихнем высшем свете, за деньги!» — восклицает Ламберт.

Но бесстыдница не смущается даже этим; она хохочет именно над тем, что я так испуган.

О, она готова на выкуп, это я вижу и… и что со мной?

Я уже не чувствую ни жалости, ни омерзения; я дрожу, как никогда…

Меня охватывает новое чувство, невыразимое, которого я ещё вовсе не знал никогда, и сильное, как весь мир...

О, я уже не в силах уйти теперь ни за что!  О, как мне нравится, что это так бесстыдно!

Я схватываю её за руки, прикосновение рук её мучительно сотрясает меня, и я приближаю мои губы к её наглым, алым, дрожащим от смеха и зовущим меня губам.

О, прочь это низкое воспоминание!

Проклятый сон! Клянусь, что до этого мерзостного сна не было в моём уме даже хоть чего - нибудь похожего на эту позорную мысль!

Даже невольной какой - нибудь в этом роде мечты не было (хотя я и хранил «документ» зашитым в кармане и хватался иногда за карман с странной усмешкой).

Откудова же это всё явилось совсем готовое? Это оттого, что во мне была душа паука!

Это значит, что всё уже давно зародилось и лежало в развратном сердце моём, в желании моём лежало, но сердце ещё стыдилось наяву, и ум не смел ещё представить что - нибудь подобное сознательно.

А во сне душа сама всё представила и выложила, что было в сердце, в совершенной точности и в самой полной картине и — в пророческой форме.

И неужели это я им хотел доказать, выбегая поутру от Макара Ивановича?

Но довольно: до времени ничего об этом!

Этот сон, мне приснившийся, есть одно из самых странных приключений моей жизни.

                                                                                                                      из романа Фёдора Михайловича Достоевского - «Подросток»