Furore вдохновенный

Спектакль завершился. Бурный всплеск оваций.
С восторгом, с криком «браво» люди встали с мест.
В пространстве море позитивных эманаций.
Сегодня снова взят крутейший «Эверест».

Бушуют чувства! Колоссальная отдача.
Интрига разрешилась. Разум тормошит.
На сцене воплотилась главная задача –
Сюжет до капельки, до малости прожит.

Актёры, режиссёр – выходят поклонится.
Не утихает в зале зрительский задор.
Летят, летят цветы и фейерверк искрится.
Премьера состоялась – это есть фурор!

                                                                                            Фурор
                                                                             Автор: Николай Акулькин

Глава 4 ( Фрагмент )

На мшистом камне в самой глуши леса сидел Бальтазар и задумчиво смотрел вниз в расселину, где ручей, пенясь, бурлил меж обломков скал и густых зарослей.

Тёмные тучи неслись по небу и скрывались за горами; шум воды и деревьев раздавался как глухой стон, к нему примешивались пронзительные крики хищных птиц, которые подымались из тёмной чащи в небесные просторы и летели вслед убегающим облакам.

Бальтазару казалось, будто в чудесных лесных голосах слышится безутешная жалоба природы, словно сам он должен раствориться в этой жалобе, словно всё бытие его — только чувство глубочайшего непреодолимого страдания.

Сердце его разрывалось от скорби, и, когда частые слёзы застилали его глаза, чудилось, будто духи лесного ручья смотрят на него и простирают к нему из волн белоснежные руки, чтобы увлечь его в прохладную глубь.

Вдруг вдалеке послышались весёлые, звонкие звуки рожка; они принесли утешение его душе и пробудили в нём страстное томление, а вместе с тем и сладостную надежду.

Он огляделся вокруг, и, пока доносились звуки рожка, зелёные тени леса не казались ему столь печальными, ропот ветра и шёпот кустов столь жалобными. Он обрёл дар речи.

— Нет! — воскликнул он, вскочив на ноги и устремив сверкающий взор вдаль. — Нет, не вся надежда исчезла!

Верно только, что какая-то темная тайна, какие-то злые чары нарушили мою жизнь, но я сломлю эти чары, даже если мне придётся погибнуть!

Когда я, увлечённый, побеждённый чувством, от которого готова была разорваться моя грудь, признался прелестной, несравненной Кандиде в моей любви, разве не прочёл я в её взоре, разве не почувствовал в пожатии её руки своё блаженство?

Но стоит появиться этому маленькому чудищу, как вся любовь обращается к нему.

На него, на этого проклятого выродка, устремлены очи Кандиды, и томные вздохи вырываются из её груди, когда неуклюжий урод приближается к ней или берёт её руку.

Тут, должно быть, скрыто какое-то таинственное обстоятельство, и, если бы я верил нянюшкиным сказкам, я бы стал уверять всех, что малыш заколдован и может, как говорится, наводить на людей порчу.

Какое сумасбродство — все смеются и потешаются над уродливым человеком, обделённым самой природой, а стоит малышу появиться — все начинают превозносить его как умнейшего, учёнейшего, наикрасивейшего господина студента среди всех присутствующих.

Да что я говорю! Разве со мной подчас не происходит почти то же самое, разве не кажется мне порой, что Циннобер и красив и разумен?

Только в присутствии Кандиды я неподвластен этим чарам и господин Циннобер остаётся глупым мерзким уродцем.

Но что бы там ни было, я воспротивлюсь вражьей силе, в моей душе дремлет неясное предчувствие, что какая - нибудь нечаянность вложит мне в руки оружие против этого чёртова отродья!

Бальтазар отправился назад в Керепес.

Бредя по лесной тропинке, приметил он на проезжей дороге маленькую, нагруженную кладью повозку, из оконца которой кто-то приветливо махал ему белым платком.

Он подошёл поближе и узнал господина Винченцо Сбьокка, всесветно прославленного скрипача - виртуоза, которого он чрезвычайно высоко ценил за его превосходную, выразительную игру и у кого он уже два года как брал уроки.

— Вот хорошо! — вскричал Сбьокка, выскочив из повозки. — Вот хорошо, любезный господин Бальтазар, мой дорогой друг и ученик, что я ещё повстречал вас и могу сердечно проститься с вами.

— Как? — удивился Бальтазар. — Как, господин Сбьокка, неужто вы покидаете Керепес, где вас так почитают и уважают и где всем вас будет недоставать?

— Да, — отвечал Сбьокка, и вся кровь бросилась ему в лицо от скрытого гнева, — да, господин Бальтазар, я покидаю город, где все спятили, город, который подобен дому умалишённых. Вчера вы не были в моём концерте, вы прогуливались за городом, а то бы вы помогли мне защититься от беснующейся толпы, что набросилась на меня.

— Да что же случилось? Скажите, бога ради, что случилось? — вскричал Бальтазар.

— Я играю, — продолжал Сбьокка, — труднейший концерт Виотти. Это моя гордость, моя отрада.

Вы ведь слышали, как я его играю, и ещё ни разу не случалось, чтоб он не привёл вас в восторг.

А вчера, могу сказать, я был в необыкновенно счастливом расположении духа — anima / душа (итал.) /, разумею я, весел сердцем — spirito alato / крылатый дух (итал.) /, разумею я. Ни один скрипач во всём свете, будь то хоть сам Виотти, не сыграл бы лучше.

Когда я кончил, раздались яростные рукоплескания — furore, разумею я, чего я и ожидал. Взяв скрипку под мышку, я выступил вперёд, чтобы учтиво поблагодарить публику.

Но что я вижу, что я слышу? Все до единого, не обращая на меня ни малейшего внимания, столпились в одном углу залы и кричат:

«Bravo, bravissimo, божественный Циннобер! Какая игра! Какая позиция, какое искусство!»

Я бросаюсь в толпу, проталкиваюсь вперёд. Там стоит отвратительный уродец в три фута ростом и мерзким голосом гнусавит:

«Покорно благодарю, покорно благодарю, играл как мог, правда, теперь я сильнейший скрипач по всей Европе, да и в прочих известных нам частях света».

— «Тысяча чертей! — воскликнул я. — Кто же, наконец, играл: я или тот червяк!» И так как малыш всё ещё гнусавил: «Покорно благодарю, покорно благодарю», — я кинулся к нему, чтобы наложить на него всю аппликатуру (*).

Но тут все бросаются на меня и мелют всякий вздор о зависти, ревности и недоброжелательстве.

Между тем кто-то завопил:

«А какая композиция!» И все наперебой начинают кричать: «Какая композиция! Божественный Циннобер! Вдохновенный композитор!»

С ещё большей досадой я вскричал:

«Неужто здесь все посходили с ума, стали одержимыми? Этот концерт сочинил Виотти, а играл его я, я — прославленный скрипач Винченцо Сбьокка!»

Но тут они меня хватают и говорят об итальянском бешенстве — rabbia / ярость (итал.) /, разумею я, о странных случаях, наконец силой выводят меня в соседнюю комнату, обходятся со мной, как с больным, как с умалишённым.

Короткое время спустя ко мне вбегает синьора Брагацци и падает в обморок. С ней приключилось то же, что и со мной. Едва она кончила арию, как всю залу потрясли крики:

«Bravo, bravissimo, Циннобер!»

И все вопили, что во всём свете не сыскать такой певицы, как Циннобер, а он опять загнусавил своё проклятое «благодарю».

Синьора Брагацци лежит в горячке и скоро помрёт, а я спасаюсь бегством от этого обезумевшего народа.

Прощайте, любезнейший господин Бальтазар.

Если доведётся вам увидеть синьорино Циннобера, то передайте ему, пожалуйста, чтобы он не показывался ни на одном концерте вместе со мной.

А не то я непременно схвачу его за паучьи ножки и засуну через отверстие в контрабас — пусть он там всю жизнь разыгрывает концерты и распевает арии, сколько душе угодно.

Прощайте, дорогой мой Бальтазар, да смотрите не оставляйте скрипку!

— С этими словами господин Винченцо Сбьокка обнял оцепеневшего от изумления Бальтазара и сел в повозку, которая быстро укатила.

                                                     их сказочной повести Эрнста Теодора Амадея Гофмана - «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер»
_________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) я кинулся к нему, чтобы наложить на него всю аппликатуру -  Аппликатура — порядок расположения и чередования пальцев при игре на музыкальном инструменте. Также аппликатурой называется указание пальцев в нотах с помощью цифр или, реже, иным способом.

По этому делу он готов показать ... всё ©

Не раз мне угрожали в лесу из-за угла.
Бандиты и кинжалы, копыта и рога.
Но я шагал навстречу, держа перед собой
Один патрон с картечью и с мужеством другой.

                                                             Муз комп. Песня Охотника (отрывок)
                                                                                 Слова: Юлий Ким

Мир вокруг застыл. Что-то подобное было и в гостинице «Белая Роза», но не в такой, совсем не в такой степени.

Официант Рома, глядя на нас, наливал красный сироп в стакан с газировкой, маленькая девочка, ожидавшая лимонад, подпрыгнула от нетерпения и желания заглянуть за прилавок — да так и повисла в воздухе, медленно парашютируя вниз.

Двигался только я. И Кирилл Александрович.

Я попытался огреть его тростью — безжалостно, с той же невозмутимой чёткостью, как бил он. Не получилось — старик уклонился и сам перехватил трость у набалдашника.

С неожиданным любопытством я заметил, что наши стремительные, вряд ли фиксируемые со стороны движения никак не отражаются на лицах.

Мимическая мускулатура оказалась совершенно не затронутой ускорением, охватившим всё тело.

И лица наши, несмотря на ярость схватки, оставались доброжелательными и спокойными. Так, наверное, должны драться друг с другом роботы…

Несколько мгновений мы боролись, дёргая трость через стол, но силы были равны. Его функция, пусть и полуразрушенная, была слишком близко.

Я понял это первым. И отпустил трость за мгновение до того, как и Кир Санычу пришла в голову та же мысль.

Он удержал равновесие, всё - таки его реакции намного превосходили человеческие.

Но погасить инерцию не смог и смешно побежал назад, держа перед собой на вытянутых руках трость.

Очень удачно ему под ноги подвернулся стул, и Кирилл Александрович упал навзничь.

Продолжать драку я не собирался. Развернулся и кинулся к дороге.

Пока время ещё ускорено, надо этим пользоваться. Я чувствовал, что долго моё фантастическое состояние не продлится.

Спецназовцы начали реагировать.

Один за другим летели на землю пиджаки и плащи, обнаруживая маленькие короткоствольные автоматы.

Всё это происходило очень быстро по человеческим меркам, хотя и до смешного медленно для меня.

Но гораздо больше меня насторожили несколько человек, за оружием не потянувшиеся.

Они поднимали руки, прижимали их к шее, морщились будто от короткой, ожидаемой боли.

Я как раз пробегал мимо, когда их ладони разжимались, роняя маленькие пластиковые шприцы.

И почти тут же уколовшиеся спецназовцы начинали двигаться быстрее.

Это походило не то на кошмарный сон, не то на фильм про нашествие зомби — неповоротливых, неуклюжих, но внезапно почуявших живого человека и начавших ускоряться.

Застрочил первый автомат — неспешно, с короткими паузами между выстрелами, «так - так - так». Над левым плечом прошла в небо очередь.

Плохо. Очень плохо. От пуль я не увернусь. Чудеса бывают только в кино, человеческое тело не способно двигаться с такой скоростью, чтобы соперничать с пулями.

Я метнулся в сторону кафе, решив укрыться за зданием и уходить к башне кружным путём.

Но навстречу мне выбежал чернокожий официант Роман. Именно выбежал.

В одной руке он держал поднос, на котором стояли две кружки пива, в другой — длинное, расшитое на манер рушника, с цветным кантом по краям, полотенце.

— Ты не оплатил счёт! — задорно выкрикнул он.

Он двигался с моей скоростью! Он тоже был функционалом!

Функционал - официант! Что такой должен уметь?

Ну, утихомиривать перебравших гостей, к примеру…

— Прочь! — Я попытался обойти его, но Роман сместился навстречу.

Взмахнул рукой, жестом фокусника протянул полотенце в ручки пивных кружек.

Поддёрнул полотенце за середину и закрутил — невиданное оружие, скрученный из полотенца жгут с двумя пивными кружками на концах.

В кантик полотенца, видимо, были вшиты какие-то стержни — они встали в ручках враспорку и держали кружки.

Хлопья пены и брызги окутали Романа мутной пивной радугой. Раскручивая импровизированное боло (*), он надвигался на меня.

Твою мать… сзади целятся два десятка автоматных стволов, а впереди переселенец из Эфиопии, готовый орудиями своего труда постоять за новую родину!

Решение было таким неожиданным и нехарактерным, что я сам не сразу осознал, что именно я выкрикнул:

— На кого руку поднял? На белого господина?

Эффект был потрясающий!

Никогда, похоже, не сталкивавшийся с расизмом чернокожий паренёк Рома остолбенел.

Рука у него разжалась, и пивные кружки, вращаясь на полотенце, сорванным вертолётным винтом взмыли вверх.

У спецназовцев, работавших сейчас на инстинктах и стимуляторах, реакция была однозначная — они принялись палить по возникшему в небе сверкающему кругу.

На нас стала медленно оседать стеклянная пыль, перемешанная с пивными брызгами и рваными тряпочками.

Роман так и стоял столбом, ошеломлённый моими словами, когда я пробежал мимо и нырнул за угол.

Вовремя — автоматы застрочили вновь, зазвенели стёкла кафе, зашлёпали о штукатурку пули. Идиоты — там же полно людей!

Я бросился к дороге. И обнаружил идущих навстречу детей во главе с Марианной.

Если бы я только что не обложил Романа — я бы не свернул.

Продолжил бы бежать, прикрываясь зданием и чернокожими детишками. Станут стрелять вслед — не моя вина.

И если бы эти дети были белыми или хотя бы вперемежку чёрными, жёлтыми и белыми, тоже бы не свернул.

Но после выкрикнутого в адрес Романа оскорбления прикрываться толпой негритят я уже не мог.

Словно это превращало послужившую оружием брань в жизненную позицию.

Я снова стал забирать влево.

Выходя под удар автоматчиков, обрекая себя на лишний крюк по лесу, но оставляя бывших жителей Берега Слоновой Кости вне сектора обстрела.

Зато в этот сектор влез я.

В меня попали, когда я уже нырял под спасительное прикрытие деревьев.

Пули щёлкали по веткам, сыпались листья и древесная щепа, накатывал какой-то подозрительный и неприятный рёв — и в этот миг что-то толкнуло меня в плечо, отозвалось — не болью, а дружеским тычком:

«Давай, давай, быстрее беги!»

Я и бежал.

В плече начало пульсировать, но я бежал, я всё ещё был ускорен, расстояние до мемориала всё увеличивалось, и пули автоматчиков меня уже не доставали.

Зато в небе над лесом появились два вертолёта.

У меня не было времени их разглядывать, я заметил лишь серо-зелёную негражданскую расцветку — и по два огненных цветка, распускающихся на подвесках каждого вертолёта.

                                                                                            из фантастического романа Сергея Лукьяненко - «Черновик»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) Раскручивая импровизированное боло, он надвигался на меня. Боло– это оружие для поимки и обездвиживания длинноногого животного. Оно представляет собой верёвку, длинной около 2-ух метров, и два камня, одинаковых по весу и размеру, привязанных к её концам. Вероятно, прародителем было была праща. Боло раскручивают над головой, держа один камень в руке, и когда другой будет направлен к цели, ладонь разжимают. При этом брошенная верёвка крутится в полёте и крепко запутывает то, во что попадет. Источник: ВК "Солдат Удачи".
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

( кадр из фильма «Рассказы о Кешке и его друзьях» 1974 )