Птица - Обида ( © )

К чему копить ничтожные обиды,
Им не давать исчезнуть без следа,
Их помнить, не показывая виду
И даже улыбаясь иногда?

Они мелки, но путь их страшно долог,
И с ними лучший праздник нехорош.
Они — как злой блуждающий осколок:
Болит внутри, а где — не разберёшь.

Вот почему я их сметаю на пол,
Пускай не все, но большую их часть.
Осколок только кожу оцарапал,
А мог бы в сердце самое попасть.

                                                 К чему копить ничтожные обиды...
                                                       Автор: Константин Ваншенкин

Часть I. Глава пятнадцатая (Фрагмент)

Высокая полная девочка лет четырнадцати подошла к Дуне.

— А ты зачем пожаловала, малышка? — наклонясь к самому лицу маленькой стрижки (*), спросила она.

Дуня увидела перед собою приятное, свежее личико и серьёзные тёмные глаза.

— Это Гутя Рамкина! «Примерница», — наскоро шепнула ей Паша Канарейкина, знавшая всё тайное и явное, происходившее в стенах приюта.

Гутя Рамкина сразу понравилась Дуне, и она доверчиво протянула ей ручонку.

— Ну, к кому же вы пришли, малыши?

Хорошенькое личико Фенички складывалось каждый раз, как она обращалась к стрижкам, в чуть презрительную усмешечку.

Задыхаясь от счастья находиться так близко к своему кумиру, Васса, багровая и сияющая, заявила:

— Нас Липочка Сальникова погадать пригласила… Говорит, гадалка объявилась у вас.

Весёлый взрыв смеха вспыхнул и тотчас же погас в дортуаре… (**)

— Шшш! — усиленно зашикали на хохочущих «примерницы», то есть лучшие по успехам и поведению воспитанницы. — Огалтели вы, что ли? Тес, непутёвые! Нашли время смеяться тоже! Как раз Пашка придёт! — послышались несмелые голоса в разных концах спальни.
— Пашки нет! Пашка со двора ушла! — давясь от приступов смеха, возражали шалуньи.
— А Антонина Николаевна? Небось забыли? Она заместо Пашки оставлена. Как раз нагрянет!
— Придёт лампу тушить в половине одиннадцатого, а к тому времени тихо будет небось.

Средние и старшие ложились спать на час позднее стрижек, и этим объяснялось то обстоятельство, что во время абсолютного покоя в спальне малышей в двух «старших» дортуарах ещё и не думали укладываться в постели.

— Так это они к гадалке притащились! Ну, ладно, будет вам и гадалка! — вытирая выступившие от смеха в её крошечных свиных глазах слёзы, говорила Липа Сальникова, задорно улыбаясь детям.
— Паланя, — обратилась она затем к высокой, вертлявой, похожей на цыганку девочке с бойко поглядывающими на всех цыганскими же глазами. — Паланя! Ты им погадаешь? А?
— Понятно, погадаю! — лукаво усмехнувшись, симпатичным звонким голосом отозвалась «цыганка», как прозвали подруги Паланю Заведееву, первую шалунью и заправилу всех проказ в среднем отделении приюта.
— Гадать, так гадать! — рассмеялась Феничка, и чёрные глазки её шаловливо блеснули.
— А хныкать не будете? — сурово обратилась к стрижкам рябая Липа.
— Не будем, — робко за всех отвечала Васса.
— Подумаешь — хныкать, как страшно тоже! — расхрабрившись, крикнула Оня, упирая руки в боки и задирая кверху свою и без того задорную рожицу.
— Ну, смотри! Кто заревёт если, того вовеки вечные в наш дортуар не пустим, — пригрозила цыганка.
— А теперь глаза закрыть! Все четверо закройте сразу и носом в стену!.. Раз! Два! Три!

Едва успела произнести последнее слово Паланя, как все три стрижки зажмурились крепко и одним поворотом обернулись спинами к теснившимся к ним среднеотделёнкам.

— Когда велю смотреть, можете открыть глаза снова! — командовала «цыганка».
— Ну, а ты что же? — наклонилась к Дуне хорошенькая Феничка. — Делай же всё то, что другие…
— Она ещё мала! Я лучше ей у себя на постели книжку покажу с картинками, — заступилась за малютку серьёзная Гутя.
— Какие нежности — при нашей бедности! — расхохоталась Феничка. — Кто её звал, а раз пришла с артелью, от артели ни на шаг! Так-то, милые вы мои!

И хорошенькая Клементьева бесцеремонно повернула Дуню лицом к стенке.

Тут между средними поднялось какое-то весёлое, чуть внятное шушуканье, какая-то подозрительная беготня…

Шорох… лёгкий звон… потом с шумом был придвинут табурет под лампу, и кто-то легко и ловко вспрыгнул на него…

Минутная пауза, и та же быстрая рука уменьшила свет в дортуаре.

Теперь в нём царила полутьма. С трудом можно было разглядеть лица.

— Готово! — громким голосом заявила Липа Сальникова. — Можете повернуться, малыши!

Четыре девочки не заставили повторять приглашения и любопытными глазёнками окинули дортуар.

Четверо из средних, Липа, Феничка, Шура Огурцова и маленькая, худенькая Шнурова, держали за четыре конца большой тёплый платок на полтора аршина от пола.

Под платком на опрокинутом набок табурете сидела «гадалка» Паланя.

В темноте под платком чёрные глаза «цыганки» горели яркими огоньками, а из-за малиновых губ сверкали две ослепительно белые полоски зубов.

«И впрямь цыганка - гадалка!» — мелькнуло в головке Дуни, и она пугливо шарахнулась в угол.

— Кто не боится, кто не страшится, — загудел умышлённо грубый глухой голос из-под платка, — пусть войдёт в мою палатку и узнает всю правду - матку и про то, что было, и что есть, и что будет, и гаданья моего вовек не забудет. Входи!
— Входи! — эхом откликнулись стоявшие по четырём углам платка девочки.
— Я не пойду. Хоть убейте, не пойду! — испуганно зашептала Паша Канарейкина. — Я с Дуняткой лучше останусь.
— Трусихи! — презрительно фыркнула на них Васса. — А я не боюсь… Глядите! Иду!
— И я тоже! — крикнула Оня.
— Я первая! — тоном, не допускающим возражений, проговорила Васса и шагнула вперёд, бросив на Феничку взгляд, без слов выражавший: «Вот видишь, какая я храбрая! А ты и знать меня не хочешь».

Несколькими секундами позднее она уже стояла под платком перед тоненькой фигуркой Палани.

— Я хочу знать… — начала Васса и тотчас же смолкла.

Худенькая ручка Палани протягивала ей в полутьме какой-то холодный круглый предмет. Такой же точно предмет держала в руке и сама «гадалка».

— Молчи и делай всё то, что я буду делать! — произнесла заглушённым до шёпота голосом Заведеева и, подняв кверху указательный палец правой руки, опустила его под дно небольшого предмета, оказавшегося самым обыкновенным чайным блюдечком. Такое же точно блюдечко имелось и в руках Вассы.
— Повторяй всякое моё движенье! — ещё раз приказала цыганка.

Тут Васса тоже опустила палец под своё блюдечко и долго водила им там, стараясь подражать Палане.

Последняя величавым торжественным жестом перенесла палец от дна блюдца к своему лицу и стала производить движения у себя по лбу, по щекам, по носу, по обе стороны носа, вокруг глаз и подбородка.

И в то же время не переставала ронять слова глухим, деланным голосом.

— Не спрашивай, ничего не спрашивай… Гадалка всё видит, всё знает и без вопросов… Насквозь тебя глядит. Всё примечай за мною и делай то же, и все твои заветные желания исполнятся не позже конца недели…

И опять тоненький палец Палани заскользил сначала по дну блюдца и затем, быстро перенесённый к лицу, с удивительной ловкостью забегал по носу, лбу, щекам и подбородку девочки.

Затаив дыхание, вся охваченная волнением, Васса проделывала со своим блюдцем и лицом то же самое.

То есть сначала водила своим детским пальчиком под дном блюдца, затем поднимала костлявую ручонку и на своём собственном птичьем лице производила такие же движения, что и Паланя.

Так длилось минут пять, может быть, немного больше. Внезапно тот же глуховатый бас произнёс из-под края палатки:

— Кончено. Можно припустить свету. Уберите платок. С тем же непонятным для малышей - стрижек хихиканьем среднеотделёнки отбросили на чью-то постель самодельную палатку. Затем Липа Сальникова вприпрыжку кинулась к лампе, вскочила на табурет и прибавила света.
— Ах!

Это «ах» вылетело из нескольких десятков грудей сразу. И в тот же миг гомерический хохот громкой, без удержу стремительной волной раскатился по дортуару…

И было чему смеяться…

Посреди спальни стояла костлявая фигурка Вассы с на диво размалёванным сажей лицом.

Индеец не мог бы придумать для себя лучшей татуировки.

Глаза Вассы, замкнутые в чёрных кольцах, были точно в очках… На конце носа сидела комическая клякса из сажи… Над бровями были выведены другие брови… Вокруг рта, на лбу, на щеках целая географическая карта рек с притоками морей и озёр…

Сажа, образовавшаяся от копоти над дном блюдечка, сделала своё дело!

Не подозревавшая о проделке над нею Васса, смущённая общим смехом, поворачивалась с глупым, недоумевающим видом вправо и влево, и всюду, куда бы ни обращала это пёстрое, как у зебры, чёрное с белым лицо, всюду вспыхивал с удвоенной силой тот же гомерический хохот.

Наконец, Оня Лихарева, хохотавшая вместе с Пашей Канарейкиной и робко хихикавшей Дуней, схватила с ближайшего ночного шкапика кем-то забытое здесь зеркало и поднесла его к лицу Вассы.

— Ай! — вырвалось с отчаянием и испугом из горла последней.

Мгновенно смущение захватило девочку… И тотчас же перешло в самое жгучее бешенство.

Она вся затряслась от злобы… Затопала ногами и внезапно, прежде, нежели кто мог остановить её, залилась целым потоком слёз, и закрыв лицо руками, кинулась вон из спальни среднеотделёнок. За нею бросились бежать Оня, Паша и Дуня, всё ещё не перестававшие смеяться. А за ними летел тот же оглушительный смех и звучали насмешливые голоса:

— Что же вы? Куда же вы? Стрижки! Вернитесь! Не хочет ли кто - нибудь распознать судьбу?.. Не погадать ли кому ещё? А? Да вернитесь же! Ха! Ха! Ха! Вот так погадали! Небось долго не забудете! Ха - ха - ха - ха!

Действительно, долго не могли забыть девочки своего «похода» к гадалке. Даже маленькая Дуня от души смеялась, вспоминая потешную птичью физиономию Вассы, мастерски размалёванную «гадалкой».

Одна только Васса не разделяла общего веселья. В оскорблённой, недоброй душе девочки глубоко - глубоко затаилась обида. Простая шутка получила в глазах Вассы какую-то неприятную окраску.

— Ужо отплачу, будете помнить, как надо мною издёвки делать! — мысленно грозила она своим обидчицам. За этой обидой погасло и самое её чувство к хорошенькой Феничке, и она возненавидела её почти так же, как и смуглую цыганку - Паланю, один вид которой поднимал теперь в десятилетней Вассе далеко не детскую глухую злобу и гнев.

                                из повести русской писательницы Лидии Алексеевны Чарской (настоящая фамилия Чурилова) - «Приютки»
___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________

(*) — А ты зачем пожаловала, малышка? — наклонясь к самому лицу маленькой стрижки, спросила она - «Стрижки» в романе Лидии Чарской «Приютки» — это маленькие воспитанницы приюта, так их называют из-за наголо остриженных голов.

(**) Весёлый взрыв смеха вспыхнул и тотчас же погас в дортуаре - Дортуар — элемент жизни девочек в ремесленном приюте, описанный в романе Лидии Алексеевны Чарской «Приютки». Дортуар — общая спальня воспитанников или воспитанниц в учебных заведениях, в которой размещалось сорок детей. В романе дортуар представлен как длинная комната с четырьмя рядами кроватей. Освещалась двумя газовыми рожками. К дортуару примыкала умывальня с медным желобом, над которым помещалось несколько кранов. В дортуаре воспитанницы проводят время по своему усмотрению, но чаще всего, собираясь у кого - нибудь на кровати, оживлённо беседуют на тему о будущем. В это время зарождаются мечты о том, что ожидает девочек «после приюта». Дортуар помогает показать строго регламентированную и однообразную жизнь девочек в приюте. Воспитанницы должны были строго следовать распорядку дня, который не менялся на протяжении всех лет пребывания в приюте. Также дортуар становится источником преданий о привидениях и страшных случаях из прошлой жизни приюта, о чём часто вечерами, когда свет в газовых рожках, освещающих дортуар, гасился, девочки рассказывали друг другу.